Старая история, привычная ситуация. Поздним вечером я сижу у пишущей машинки (которая всё ещё называется Моника и так и не стала невзыскательной спутницей), пытаясь как-то унять хаос
в голове (или, по крайней мере, придать ему некую форму), нажимаю буквы терпеливой Моники, вызывая слова и предложения, которые волшебным образом должны сойтись воедино. Яростный дождь атакует дверь с балкона. В моей комнате тепло. Здесь всё продумано. Всё так, как всегда.
На самом деле, всё по-другому. Уже несколько недель я больше не кинокритик. В офисе, где я провёл почти семь лет на седьмом этаже гамбургского прессхауза, сидит другой. Больше никаких редакционных совещаний, ни пресс-показов, ни звонков от режиссёров, которые мне настойчиво хотят показать свой новый фильм, никаких писем от прокатчиков или приглашений на фестивали. Я не стану по ним скучать.
Я больше не хотел быть критиком. Это стало ясно уже какое-то время назад, самое позднее с того памятного года, который я с мая 1981 по апрель 1982 провёл в Австралии. Тогда я болезненным образом был предоставлен самому себе. Во мне стали возникать непрошенные осколки образов
и фигур, явным образом не подходившие к жизни, которую я вёл уже давно. Намечался разлом, трещина. Я вернулся в редакцию Zeit, где меня тепло встретили. В августе 1982 на о. Нордерней
я закончил первую редакцию сценария «Тысяча глаз». Завтра – 16 января 1984 года. Рано утром начнутся съемки моего дебюта.
Я не думал о том, чтобы всю жизнь проработать критиком. В Германии осталось лишь немного ветеранов этого утомительного ремесла (изнурительного, если подходить к нему по-честному). Среди уважаемых коллег, с которыми мы дольше 10 лет терпели друг друга, мне вспоминаются Вольфганг Шютте из «Frankfurter Rundschau», Петер Бучка из «Süddeutsche Zeitung» и, ещё дольше в нашем бизнесе, Понки (Ильзе Кюмфель-Шликман) из мюнхенской «Abendzeitung» и Фолькер Бэр из берлинской «Tagesspiegel». Список можно продолжать, хотя и не очень долго. Поле не пустует, но финансисты делают карьеры стабильнее.
Видные немецкие критики 60х годов уже долгое время не пишут, в том числе оба автора главной немецкой «Истории кино»: Энно Паталас возглавил мюнхенский Музей кино, Ульрих Грегор – форум Берлинале. Хайнц Унгурайт теперь руководит киновещанием канала ZDF, Клаус Хелльвиг торгует и продюссирует, Уве Неттельбек вернулся в провинцию, Фрида Графе пишет очень редко.
Что во Франции стало доброй традицией, у нас ещё предосудительно, когда кинокритики меняют фронт работы, покидают позиции теоретических познаний и выводят практические средства из опыта насмотренности. Нет сомнений в том, что режиссёрские карьёры критиков Теодора Котуллы и рано ушедшего из жизни Альфа Бруштеллина не стали такими впечатляющими, как у Трюффо или Шаброля, но их фильмы «Из одной немецкой жизни» (Теодор Котулла) и «Берлингер» (Зинкель/Бруштеллин) точно не относятся к глубочайшим провалам Нового немецкого кино.
Критика изношена. Кончаются не фильмы, а слова, чтобы их описать. Чем дольше занимаешься этой работой, тем чаще чувствуешь исчерпанность. Приходится избавляться от рутины, но она нагоняет. С тех пор, как я расхотел быть критиком, мне всё больше нравится писать о тех, кто снимает кино, а не про отдельные произведения. Но критик, чья обязанность оценивать творения, таким образом теряет ценность. Под конец мне стали интереснее репортажи, чем сами рецензии.
Ещё выйдут тексты про Фассбиндера, Сименона, Аккерман и Годара, как проекты фильмов,
которые никогда не будут сняты.
Две мои статьи о состоянии немецкого кино («В долине мёртвых глаз» и «Под занавес красоты») вызвали широкий резонанс. Я признаю, что гораздно больше люблю споры и полемику, чем всякие канцелярские объявления и государственные прокламации. Критика должна быть уделом страсти. Я ни слова не возьму назад, даже если отнюдь не горжусь недовольством и ненавистью, которые возникали у большинства пострадавших от многих моих статей. Увы, закрадываются поспешные суждения, которые мало простительны. Вспоминаю свою первую оценку «Хэммета» Вендерса.
Больше нечего писать. Уже не раз я окончательно терял желание описывать образы других. Я покидаю дело не оттого, что оно пусто. С радостью написал бы ещё про Тарковского или Этторе Сколу, последних великих европейских режиссёров, ещё достаточно неизвестных в Германии. Утром в Ателье-холле 6й студии Гамбурга начнутся съемки «Тысячи глаз». Это новая история.
Ханс-Кристоф Блюменберг, 15 января 1983 г., Гамбург
Перевод: Петер Ремпель